Неточные совпадения
— Нет, ничего не будет, и не думай. Я поеду
с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера
говорили с мама и
с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили тебя
с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно.
С папа нельзя
говорить об этом… Но если бы ты и он…
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите
говорить, — продолжал он
с расстановкой, — что должны получиться деньги
с залогов,
с мельницы и
с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на
папа.
— Что же он
говорит? — спросил
папа, делая головою знак, что не хочет
говорить с мельником.
Папа сидел со мной рядом и ничего не
говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал
с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Несмотря на увещания
папа и Володи, который
с удивительным молодечеством
говорил, что это ничего и что он очень любит, когда лошадь несет, бедняжка maman продолжала твердить, что она все гулянье будет мучиться.
Чем больше горячился
папа, тем быстрее двигались пальцы, и наоборот, когда
папа замолкал, и пальцы останавливались; но когда Яков сам начинал
говорить, пальцы приходили в сильнейшее беспокойство и отчаянно прыгали в разные стороны. По их движениям, мне кажется, можно бы было угадывать тайные мысли Якова; лицо же его всегда было спокойно — выражало сознание своего достоинства и вместе
с тем подвластности, то есть: я прав, а впрочем, воля ваша!
Войдя в кабинет
с записками в руке и
с приготовленной речью в голове, он намеревался красноречиво изложить перед
папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он начал
говорить тем же трогательным голосом и
с теми же чувствительными интонациями,
с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того места, в котором он
говорил: «как ни грустно мне будет расстаться
с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
— Павля все знает, даже больше, чем
папа. Бывает, если
папа уехал в Москву, Павля
с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и злая тоже. Она
говорит: «Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что
папа знаком
с другими дамами и
с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
Самгин пошел к паровозу, — его обгоняли пассажиры, пробежало человек пять веселых солдат; в центре толпы у паровоза стоял высокий жандарм в очках и двое солдат
с винтовками, —
с тендера наклонился к ним машинист в
папахе.
Говорили тихо, и хотя слова звучали отчетливо, но Самгин почувствовал, что все чего-то боятся.
— Он даже перестал дружиться
с Любой, и теперь все
с Варей, потому что Варя молчит, как дыня, — задумчиво
говорила Лидия. — А мы
с папой так боимся за Бориса.
Папа даже ночью встает и смотрит — спит ли он? А вчера твоя мама приходила, когда уже было поздно, все спали.
—
Папа хочет, чтоб она уехала за границу, а она не хочет, она боится, что без нее
папа пропадет. Конечно,
папа не может пропасть. Но он не спорит
с ней, он
говорит, что больные всегда выдумывают какие-нибудь страшные глупости, потому что боятся умереть.
— Никто ничего подобного не заметил за ним! —
с возрастающим изумлением
говорила она, — и если
папа и mes tantes [тетушки (фр.).] принимают его…
Видите, голубчик, славный мой
папа, — вы позволите мне вас назвать
папой, — не только отцу
с сыном, но и всякому нельзя
говорить с третьим лицом о своих отношениях к женщине, даже самых чистейших!
—
Папа, пожалей меня, —
говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет,
папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе
с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
— Теперь я понимаю, —
говорила Надежда Васильевна. — Мне кажется, что
папа просто не понял вас тогда и согласится
с вами, когда хладнокровно обсудит все дело.
— «
Папа,
говорит,
папа, я его повалю, как большой буду, я ему саблю выбью своей саблей, брошусь на него, повалю его, замахнусь на него саблей и скажу ему: мог бы сейчас убить, но прощаю тебя, вот тебе!» Видите, видите, сударь, какой процессик в головке-то его произошел в эти два дня, это он день и ночь об этом именно мщении
с саблей думал и ночью, должно быть, об этом бредил-с.
— Ах, плох, плох! Я думаю, у него чахотка. Он весь в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его в сапожки, пошел было, да и валится. «Ах,
говорит, я
говорил тебе,
папа, что у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко ходить». Это он думал, что он от сапожек
с ног валится, а он просто от слабости. Недели не проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты, у них много денег.
— Устала
говорить, m-r Бьюмонт, —
говорила она, когда он долго засиживался: — оставайтесь
с папа, а я уйду к себе, — и уходила.
— Да, да, да… — азартно повторяла Устенька, точно Галактион
с ней спорил. — И я удивляюсь, как вы решаетесь приходить к нам в дом.
Папа такой добрый, такой доверчивый… да. Я ему
говорила то же самое, что сейчас
говорю вам в глаза.
— Вам, вам! Вам и приношу-с, —
с жаром подхватил Лебедев, — теперь опять ваш, весь ваш
с головы до сердца, слуга-с, после мимолетной измены-с! Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус… в Англии и в Великобритании-с. Меа culpa, mea culpa, [Согрешил, согрешил (лат.).] как
говорит Римская
папа… то есть: он Римский
папа, а я его называю «Римская
папа».
— Ты ведь не знаешь, какая у нас тревога! — продолжала Гловацкая, стоя по-прежнему в отцовском мундире и снова принявшись за утюг и шляпу, положенные на время при встрече
с Лизой. — Сегодня, всего
с час назад, приехал чиновник из округа от попечителя, — ревизовать будет. И
папа, и учители все в такой суматохе, а Яковлевича взяли на парадном подъезде стоять.
Говорят, скоро будет в училище.
Папа там все хлопочет и болен еще… так неприятно, право!
— Как это грустно, —
говорила Женни, обращаясь к Бахареву, — что мы
с папой удержали Лизу и наделали вам столько хлопот и неприятностей.
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не
говори, что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе — не пускают.
Папа приехал
с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
— А хорошо,
папа, устроилась теперь Лиза, —
говорила отцу Женни, едучи
с ним на другой день домой.
— Я завтра же
поговорю с ним, — сказал
папа.
Но характер, гордое и церемонное обращение ее со всеми домашними, а в особенности
с папа, нисколько не изменились; она точно так же растягивает слова, поднимает брови и
говорит: «Мой милый».
Девочки, в особенности Катенька,
с радостными, восторженными лицами смотрят в окно на стройную фигуру садящегося в экипаж Володи,
папа говорит: «Дай бог, дай бог», — а бабушка, тоже притащившаяся к окну, со слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом переулка, и шепчет что-то.
— Но при всех этих сумасбродствах, — снова продолжал он, — наконец, при этом страшном характере, способном совершить преступление, Сольфини был добрейший и благороднейший человек. Например, одна его черта: он очень любил ходить в наш собор на архиерейскую службу, которая напоминала ему Рим и
папу. Там обыкновенно на паперти встречала его толпа нищих. «А, вы, бедные, —
говорил он, — вам нечего кушать!» — и все, сколько
с ним ни было денег, все раздавал.
Вечером тоже он ложился
с ногами на диван в гостиной, спал, облокотившись на руку, или врал
с серьезнейшим лицом страшную бессмыслицу, иногда и не совсем приличную, от которой Мими злилась и краснела пятнами, а мы помирали со смеху; но никогда ни
с кем из нашего семейства, кроме
с папа и изредка со мною, он не удостаивал
говорить серьезно.
Частые переходы от задумчивости к тому роду ее странной, неловкой веселости, про которую я уже
говорил, повторение любимых слов и оборотов речи
папа, продолжение
с другими начатых
с папа разговоров — все это, если б действующим лицом был не мой отец и я бы был постарше, объяснило бы мне отношения
папа и Авдотьи Васильевны, но я ничего не подозревал в то время, даже и тогда, когда при мне
папа, получив какое-то письмо от Петра Васильевича, очень расстроился им и до конца августа перестал ездить к Епифановым.
Любочка рассказывала мне, что, когда еще нас не было в деревне, они каждый день виделись
с Епифановыми, и было чрезвычайно весело.
Папа,
с своим умением устраивать все как-то оригинально, шутливо и вместе
с тем просто и изящно, затеивал то охоты, то рыбные ловли, то какие-то фейерверки, на которых присутствовали Епифановы. И было бы еще веселее, ежели бы не этот несносный Петр Васильевич, который дулся, заикался и все расстраивал,
говорила Любочка.
Несмотря на то, что
папа хотел приехать
с женою в Москву только после нового года, он приехал в октябре, осенью, в то время, когда была еще отличная езда
с собаками.
Папа говорил, что он изменил свое намерение, потому что дело его в сенате должно было слушаться; но Мими рассказывала, что Авдотья Васильевна в деревне так скучала, так часто
говорила про Москву и так притворялась нездоровою, что
папа решился исполнить ее желание.
— И вас. Знаете ли, я думал отдать мир
папе. Пусть он выйдет пеш и бос и покажется черни: «Вот, дескать, до чего меня довели!» — и всё повалит за ним, даже войско.
Папа вверху, мы кругом, а под нами шигалевщина. Надо только, чтобы
с папой Internationale согласилась; так и будет. А старикашка согласится мигом. Да другого ему и выхода нет, вот помяните мое слово, ха-ха-ха, глупо?
Говорите, глупо или нет?
— Как поздно, как поздно!.. Мы
с папа были в отчаянии и думали, что вы не приедете, —
говорила она, обмениваясь книксенами
с девушками и их матерью.
Саша. Не
говори, не
говори,
папа! И слушать не хочу. Надо бороться
с мрачными мыслями. Он хороший, несчастный, непонятый человек; я буду его любить, пойму, поставлю его на ноги. Я исполню свою задачу. Решено!
Дядя Яков, бесподобнейшее лицо из всех нынче живущих Протозановых,
говорят, еще
с детства,
с самых первых уроков, за которые он сел ранее моего отца, но в которых
папа быстро его перегнал, признал превосходство брата и, приходя от него в восторг, любил выдвигать его всем на вид.
— Я привез вам поклон от вашего
папа, мама, сестриц, —
говорил он, подходя и
с чувством пожимая руку княгини. — Все они очень огорчены, что вы пишете им об нездоровье вашем; и вы действительно ужасно как похудели!.. — прибавил он, всматриваясь в лицо княгини.
— О, нет… — воскликнула Мерова, — теперь она совершенно здорова и весела.
Папа недавно был в Москве и заезжал к ней. Он
говорит, что она опять сошлась
с мужем, формально сошлась: живет в одном доме
с ним, у него нет никаких привязанностей… она заправляет всеми его делами… разъезжает
с ним по городу в щегольской коляске… Янсутский строит им дом огромный, тысяч в пятьсот… Каждую неделю у них обеды и балы!
— Ну, как же вы не знаете, что есть такая игра, что выходят друг к другу два человека
с свечами и один
говорит: «
Папа болен», а другой отвечает: «
Папа умер», и оба должны не рассмеяться, а кто рассмеется, тот
папа и дает фант. А дальше?
На суде близость товарищей привела Каширина в себя, и он снова, на мгновение, увидел людей: сидят и судят его и что-то
говорят на человеческом языке, слушают и как будто понимают. Но уже на свидании
с матерью он,
с ужасом человека, который начинает сходить
с ума и понимает это, почувствовал ярко, что эта старая женщина в черном платочке — просто искусно сделанная механическая кукла, вроде тех, которые
говорят: «
папа», «мама», но только лучше сделанная. Старался
говорить с нею, а сам, вздрагивая, думал...
С утра они в молельне заперлись.
Я подходил на цыпочках ко двери:
Там тихо все; порой лишь слышны вздохи,
А иногда невнятное рыданье
Да увещанья честного отца.
Должно быть, дон Жуан великий грешник!
Во время рейса дон Йеронимо
Мне
говорил, что у него от
папыИнструкция особенная есть
Насчет сего еретика, Жуана.
Каждый раз, как тетя Соня выходила из детских комнат и спустя несколько времени возвращалась назад, она всегда встречалась
с голубыми глазами племянницы; глаза эти пытливо, беспокойно допрашивали и как бы
говорили ей: «Ты, тетя, ты ничего, я знаю; а вот что там будет, что
пап́а и мам́а
говорят…»
Он
говорил, что, занимаясь гуманиором, не хочет мешаться в войну
папы с Лютером.
— Я начала ему
говорить, что это нехорошо, что я сделала платье; ну, опять ничего — согласился: видит, что я
говорю правду. Совсем уж собрались. Вдруг черт приносит этого урода толстого, Перепетую, и кинулась на меня… Ах!
Папа, вы, я думаю, девку горничную никогда так не браните — я даже не в состоянии передать вам.
С моим-то самолюбием каково мне все это слышать!
— Он
с своей мерзкой теткой; она
говорит, что я нищая, что они меня хлебом кормят… Это ужасно,
папа!
— Я уже давно замечала… и
папа заметил, —
говорила она, стараясь сдержать рыдания. — Ты сам
с собой
говоришь, как-то странно улыбаешься… не спишь. О боже мой, боже мой, спаси нас! — проговорила она в ужасе. — Но ты не бойся, Андрюша, не бойся, бога ради не бойся…
Я и его не осуждаю — у него талант, но он не прав, и я ему прямо
говорю: вы не правы;
папу надо видеть; надо на него глядеть без предубеждения, потому что
с предубеждением все может показаться дурно, — а без предубеждения…
Я напишу, как ты мне
говорил,
А там и в суд
с убивственной бумагой!
Умен был тот, кто изобрел письмо.
Перо терзает иногда сильнее,
Чем пытка! — чтобы уничтожить царство,
Движения пера довольно, даже рай
Дает перо отца святого
папы;
Ты веришь в эту власть?
Вера (ласково,
с горечью). Но,
папа, ведь Ковалёв мерзавец, ты
говорил!
Вера.
Папа, не
говори так…
с жестами! Пусть я дурная, пусть грязная, но ведь я — дочь тебе, я кровь твоя!